Смерть! Где твоё жало?!

Страстная неделя в Москве началась с терактов, приведших к трагической гибели сорока человек. Казалось, что город должен был погрузиться в панику. Но нет, иностранные журналисты с каким-то обиженным раздражением (перемешивающимся у более порядочных плохо скрываемым восхищением) описывали удивительное непрошибаемое спокойствие, проявляемое москвичами. Мы ехали спокойно на работу, приносили цветы, свечи и иконы на место взрывов, пекли куличи, делали, в общем, что угодно, только не боялись.

То же самое свойство русские не раз и не сто раз, а гораздо больше, демонстрировали в истории. Непонятно зачем, я, не вовремя заболев на Страстную, взялся перечитывать допотопную «Историю XIX века» Лависса и Рамбо. Труд был составлен в эпоху русско-французского союза против Германии, а потому панегирики Наполеону авторы волей-неволей должны были уравновесить похвалами русским союзникам, которые они решили ввести, расточая, прежде всего, похвалы невероятной храбрости и стойкости русского солдата.

«Первая встреча с русскими произошла у Амштеттена; сначала русские опрокинули несколько французских кавалерийских эскадронов, необдуманно выдвинутых в лес. Кавалеристам Мюрата и гренадерам Удино пришлось несколько раз повторять упорные атаки, прежде чем они справились с отчаянною храбростью русских солдат, о которой французы не имели представления (передержка, конечно, разгром французов при Треббии Суворовым и его швейцарский поход давали достаточно информации об этом «секрете» — Е.Х.). Раненые, безоружные, опрокинутые на землю русские продолжали нападать и сдавались только под ударами штыка или ружейного приклада. Наполеон надеялся принудить Кутузова к решительному сражению между богатым Мёлькским аббатством и Санкт-Пёльтеном. Но русский полководец ускользнул от него, перейдя Дунай по Кремсскому мосту, который затем разрушил за собой...»

И таких картин из русской истории можно привести неисчислимое множество. Русофобы наверняка заявят тут о «вековом пренебрежении русских к человеческой жизни», приводящем и к нечувствительности к боли, смерти и человеческим потерям. Но на то они и русофобы, — бесноватые в этом мире были, есть и будут, а некоторые даже в быстро прибывших к месту терактов скорых увидели свидетельство «заговора Кремля». Их не вразумишь, — как писал классик. Другие будут пространно рассуждать о северном спокойствии русских и их нордической природе, или же об особой выносливости нашего крестьянского характера, не замороченного чрезмерно ценностью своей уникальной личности (впрочем, этот мотив встречается еще у Толстого в «Войне и мире»).

Но расскажу вам тайну. Всё это тут ни при чем. Загадка исключительной русской стойкости перед лицом смерти, загадка того, что для русского животный трепет перед смертью (который характерен для каждого живого существа) практически не переходит в «экзистенциальный ужас», порождающий рационализированную трусость, связана с пасхальным мировоззрением, лежащим в основе русского строя, русской цивилизации. Каждый русский, и верующий, и думающий, что не верует, твердо и точно знает, что смерти нет. Смерть уже опрокинута, побеждена, уже отогнана от человеческой сущности и от жизненного сердца нашего мира.

Публицисты любят говорить о той разнице, которая существует между «рождественским» культом Европы и европейской цивилизации и «пасхальным» культом русского строя. При всей затасканности этой темы, её обсуждение имеет смысл. Сделав центром своего христианского мировоззрения (в той степени, в которой оно еще христианское, а не переросло в обычный карго-культ) Рождество, европейцы сосредоточились на радости от освящения Богом жизни. Сын Божий вошел в наш грешный мир и освятил его от дна и хлева до храмов и дворцов. Он преобразил и преобразовал наше существование, сделав его светлым и радостным, став истинным царем и вседержителем нашего бытия.

Но вот пасхальный смысл Евангелия (а надо понимать, что в центре древнецерковного мировоззрения изначально и всегда лежала именно Пасха) оказался для Европы скрыт. Познав тайну жизни, познав даже тайну жертвенной смерти Христа за наши грехи (если говорить о пасхальном цикле, внимание европейцев не случайно сосредотачивается на Страстной Пятнице), европейский мир так до конца и не познал тайну воскресения, тайну истинной победы над смертью.

Уже распятый Христос есть для иудеев соблазн, а для эллинов безумие. Воскресший Христос есть для всех сынов века сего абсурдная бессмыслица. Не случайно, что и мудрецы Ареопага в Афинах благосклонно слушали апостола Павла, пока он рассуждал о неведомом Боге, который есть дух, но немедленно с насмешками заградили ему уста, едва он стал проповедовать воскресение мертвых: «Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время» (Деян. 17:32).

Смерть не случайно названа в Писании последним врагом. И в самом деле, — именно она, именно она, а не, даже, зло, является самым радикальным, самым мучительным искажением и извращением нашего мира, созданного для жизни и преуспеяния в жизни. Закон греха чудовищен, но он побеждается покаянием. Закон смерти вроде бы естественен, но превозмочь его не в силах даже самая чистая человеческая душа. С тех пор как грех вошел в мир, закон смерти тяготеет не только над теми, кто познал зло, но и над теми, кто познал добро: «а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2:17). Смерть есть последний враг жизни, глубочайшая порча всякого бытия и, особенно, бытия человеческого. Смерть — высший страх человека.

Насмешники по-разному защищаются от своего страха. Кто-то говорит о смерти, как о чем-то естественном, не заслуживающем внимания — пытается с нею смириться, растворить свое протестующее против уничтожения я как частичку всемирного эволюционного пути. Кто-то уверяет себя, что смерти нет, что она — лишь иллюзия, что она скачок между мирами и биографиями в нашем вечном жизненном путешествии. Кто-то пытается увидеть в смерти шаг в некий «лучший мир». Такие, в частности, надевают пояса смертников и идут убивать нас, ибо верят в своё алмазное небо, сочащееся щербетом и населенное гуриями. Их вера велика, и современному боящемуся смерти миру нечего, по большей части, им противопоставить. Для них смерть — торжество, для сынов века сего — болезненная мука.

До христиан на свете жил лишь один народ, который воспринимал смерть достаточно честно и серьезно — это древние греки трагической эпохи. Они не пытались обмануть себя, представив смерть лучше, справедливей, разумней и красивей, чем она есть. Они видели её как нечто всеобщее, страшное, роковое и подлинно сотрясающее основы бытия. Отсюда и ставшее символом высочайшего смысла смерти слово «трагедия». И не случайно, что именно воспитанным на Эсхиле и Софокле грекам было вручено нести слово и смыслы, «логос» Евангелия...

Христианство — единственная мировая религия, которая относится к смерти вполне серьезно, видит в ней такого масштаба трагическую проблему, которую видит в смерти само человеческое существо, воспринимает боль и ужас смерти с той же болью, которую воспринимает её человек. Христианство, настоящее, истинное христианство — не кормит человека утешительными сказками о сладости и благородстве смерти, о её легкости, и о привлекательности наслаждений рая. Христианство осознает подлинную трагичность события, раздирающего надвое богосотворенный состав человека, разлучающего душу и тело. Этому страшному событию, внесенному в мир грехом, но ставшему метафизически даже тяжелее греха, не находится ни «извинения», ни «оправдания». Последний враг — это и есть последний враг.

Всё, что можно сделать с врагом -— это его победить, уничтожить, убить. Пасхальная весть, пасхальная радость — это радость о победе над смертью. Смерть не рационализована, не осмыслена, не «упорядочена» и не приручена. Она именно побеждена. Упразднена. Её более нет. Она поглотила ипостась воплотившегося Сына Божия вместе с Его человеческой природой, но не смогла Его удержать, подавилась, огорчилась, убита была тем, что вместе с человечеством прикоснулась и к Божеству и от этого прикосновения разрушилась. «Прият тело, и Богу приразися. Прият землю, и срете небо. Прият еже видяще, и впаде во еже не видяще».  Разрушение разрушено. Разрыв бытия разорван. Трагедия взорвана немыслимым катарсисом.

Смерть умерла и влачит теперь на земле жалкое несуществование в облике собственного призрака, как прежде его влачила убитая смертью жизнь. Её приговор уже вынесен, оглашен и лишь немного отсрочен. Буквально на минуту, которую представляют две-три тысячи лет по сравнению с вечностью. Христос разрушил врата ада и посрамил смерть, "воздвигнув Себя бессмертным, как бы некое Семя и Начало вечного мира, являя в Себе пример и наглядность воскресения, на которое мы неложно надеемся" (свт. Григорий Палама. Омилия 4).

И люди, тем паче — Христовы люди, уже не умирают, но усыпают. Не умирают, но сеются в землю как семена будущего воскресения. "Ибо вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге. Когда же явится Христос, жизнь ваша, тогда и вы явитесь с Ним во славе" (Колос. 3, 3-4).

«Но скажет кто-нибудь: как воскреснут мертвые? и в каком теле придут? Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое; но Бог дает ему тело, как хочет, и каждому семени свое тело. Не всякая плоть такая же плоть; но иная плоть у человеков, иная плоть у скотов, иная у рыб, иная у птиц. Есть тела небесные и тела земные; но иная слава небесных, иная земных. Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе. Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное. Так и написано: первый человек Адам стал душею живущею; а последний Адам есть дух животворящий. Но не духовное прежде, а душевное, потом духовное. Первый человек — из земли, перстный; второй человек — Господь с неба. Каков перстный, таковы и перстные; и каков небесный, таковы и небесные. И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного. Но то скажу [вам], братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою» (1 Кор.15:35-54).

Это ощущение победы над смертью лежит в основе, в центре русского пасхального мировоззрения. Того мировоззрения, которое в своих внешних проявлениях так поражает внешний мир. Это мировоззрение семени, которое сеется в землю для того, чтобы там, по слову Писания, умереть, воскреснуть, и дать плод сторицей. Может ли семя бояться смерти, если оно само есть зачатие новой жизни? Может ли семя страшиться земли, если знает, что оно — ничто без чудесного преображения в этой земле? Может ли оно роптать на Сеятеля, Который сеет его, да и сеет ровно, не роняя ни на камень, ни при дороге?

В Рождество мы празднуем поворот к миру Солнца Правды, свет и тепло Которого — залог нашего воскресения. Пасха, день первого ростка, есть обетование, новый завет, что ни одно павшее в землю семя не умрет. Она — день Христовой и нашей победы не только над страхом смерти, страх смерти можно победить многими способами, и в этом смысле Сократ ничем не умалится перед многими христианскими мучениками, но победы над смертью самой.

Христос воскрес! И смерти уже нет. Христос воскрес! И вслед за Ним пробиваются новые ростки вечной жизни. Жизни не только духа, но и тела духовного. Христос воскрес! И никакая временная смерть не сможет превратиться для нас в вечную, если по нашей воле мы сами не превратим её в «смерть вторую». Враги могут убить наше тело, они могут заливать нашей кровью поля, леса, горы и города. Мы можем сами жертвовать бессчетно жизнью за други своя. Но что это будет, если не посев семян по ветру жизни. Христос воскрес! И нас могут мять, крошить и молоть. Перемелется — мука будет. А мука — это хлеб. А хлеб — это Тело Христово. А Тело Христово — это жизнь вечная.

Христос воскрес! И мы — навсегда соучастники Его пасхальной Победы.

Можно победить народ, который не боится смерти и презирает её. Но народ, который знает, что смерти нет, что она побеждена, умерщвлена и рассеяна, победить нельзя.

Смерть! где твое жало?
Ад! где твоя победа?

Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!