Терроризм. К осмыслению феномена

Эта статья была написана автором более 8 лет назад и опубликована в журнале «Отечественные Записки» №3 за 2002 год. С тех пор ряд оценок автором текущей ситуации изменился и ужесточился. Так, крайне маловероятным представляется тезис о существовании мирового террористического сообщества независимого от глобальных геополитических сил и, в частности, США. Поддержка американцами афганской наркоторговли, заинтересованность британских спецслужб в активности террористических групп на Кавказе, непосредственная связь терроризма на наших южных границах с событиями в Грузии — всё это говорит в пользу того, что мировое террористическое сообщество является инструментом глобальной политики. В данном случае, как, к примеру, в случае терактов в московском метро 29.03.2010, мы имеем дело с направленной против России агрессией внешних сил.

«Пока шла борьба между капиталистами и коммунистами, мир оказался в руках террористов» — это высказывание одного священника как нельзя лучше отражает положение вещей, сложившееся в последней четверти ХХ века и сейчас только усугубившееся. Конфликтующие общественные системы обнаружили, что рядом с ними и во многом по их вине возникло «параллельное пространство», в котором находится могущественная и чудовищная по своим обычаям антисистема.

Соперничающие государства оказались перед лицом угрозы со стороны негосударственных структур, которые обладают едва ли не бОльшими возможностями (хотя бы потому, что меньше связаны этическими и правовыми ограничениями). Наращивающие гонку вооружений армии стали более опасаться не других армий, а прекрасно оснащенных и подготовленных фанатичных солдат «мирового подполья». Международный терроризм превратился во влиятельнейшую мировую державу — не имеющую ни единого центра, ни правительства, но оттого еще более опасную.

Теракты в Америке 11 сентября зафиксировали претензию этой новой державы на то, чтобы определять и изменять судьбы планеты. Разгром террористической базы в Афганистане не устраняет того факта, что террористы заставили историю человечества начала ХХI века идти совсем по-другому, чем это предполагало большинство футурологов, аналитиков и действующих политиков. В XXI веке терроризм станет ключевой проблемой цивилизованного человечества, на решение которой будут привлечены гигантские силы и средства.

Вне зависимости от масштаба смертей и разрушений, которые принесут террористы, тень иррационального ужаса будет нависать над цивилизацией еще не одно десятилетие. Но каковы природа и структура этого ужаса? Что сделало терроризм одной из самой успешных социальных практик ХХ столетия и возвело его на трон истории в столетии XXI?

Правовой парадокс террора

Терроризм, как его определяет законодательство[1], без остатка разлагается на другие преступления, обычно предусмотренные уголовными кодексами: убийство и покушение на убийство, захват заложников, нанесение значительного имущественного ущерба, покушение на государственного и общественного деятеля[2]. Между тем терроризм как целое, по общему мнению, не сводится к комбинации составляющих его преступлений и представляет собой значительно более опасное явление, угрожающее обществу и государственному порядку как таковому, а потому заслуживает значительно более суровой кары со стороны государства. Такое положение вещей объясняется одним — особым статусом насилия в террористической деятельности.

«Обычное» криминальное насилие человека по отношению к человеку является нелегитимным, т.е. не имеющим правовых оснований и общественного признания вне зависимости от его моральной справедливости. Убийца, грабитель или насильник, если и задумывается о правовой стороне своих деяний, сознает, что действует вне правового поля и надеется, что преступление сойдет ему с рук. Право на легитимное насилие, лежащее вправовом поле, одобряемое обществом и служащее его интересам (внешней и внутренней безопасности), в современных обществах закреплено исключительно за государством. Для правовых систем современных государств характерна тенденция к максимальной «национализации» насилия во всех его формах.

Парадоксальность терроризма в том, что террор выходит за рамки оппозиции «нелегитимное насилие — легитимное насилие», разрушает эту оппозицию, осуществляя контрлегитимное насилие, направленное на разрушение правового поля. Во-первых, субъектом насилия выступает группа никем не уполномоченных (или уполномочивших самих себя) частных лиц или одно лицо. Во-вторых, направлено оно не против других частных лиц, а против общества и государства как целого. В-третьих, и это самое главное, оно сопряжено с требованием от подвергающихся насилию общества и государства легитимизации действий насильников. «Легитимизация» террора обществом осуществляется через признание справедливости требований и действий террористов, их моральной оправданности, а «легитимизация» государством — путем выполнения требований террористов и признания государством своих же собственных правовых норм и судебных решений не имеющими безусловного значения.

Когда банда уголовников совершает нападение на конвой для того, чтобы «отбить» у правосудия своего подельника, мы сталкиваемся с ситуацией частного, нелегитимного насилия. Речь идет об обыкновенном бандитизме. Когда эта же банда захватывает заложников, требуя от государства освобождения преступника, то это — террористическое, контрлегитимное насилие, предполагающее, что государство, поддавшись на шантаж жизнью заложников, само пойдет на нарушение законодательства. Если же банда выступает еще и под лозунгами социальной справедливости, национальной независимости или религиозных ценностей, то она претендует еще и на общественное одобрение своих действий[3].

Терроризм является не просто выходом за пределы нормального общественного и правового порядка, а разрушением его, навязыванием обществу антипорядка, в котором шантаж, убийство ни в чем не повинных людей, угроза насилием являются нормой в разрешении тех или иных общественных проблем и в которой террористический акт признается столь же справедливой процедурой публичного права, как и судебное постановление. Не случайно многие террористические организации еще со времен русских народовольцев претендуют на то, что осуществляют параллельное «правосудие» и даже выносят своим врагам «приговоры» (обычно смертные).

Утопия с бомбой

Навязывание террористами антипорядка происходит во имя «высших» целей, которые предполагаются более значимыми, чем те, которые санкционированы государством и общественными институтами. Террористы взяли на себя в конце ХХ века функции «трансцендентальной критики» старого порядка. Сегодня именно террористические организации и группы претендуют на статус агентов революционных изменений.

Социальный порядок основан на некотором компромиссе между «утопией» — т.е. сакрализованными идеальными представлениями о том, каким общество должно быть, если бы жило по «божественному закону» (даже если этот божественный закон выступает в форме законов исторического материализма), и «реальностью», т.е. тем, что получается «как всегда», которое возникает в процессе реализации «как лучше». Не основанных на «утопии» обществ не существует — для каждого из них характерна та или иная ориентация на идеал, не существует и «утопий на земле» — по понятным причинам. Однако существование разрыва всегда создает возможность для критики существующего общества как несправедливого и неправедного во имя той или иной «утопии».

Эта критика приобретает свои радикальные формы в тех или иных маргинальных и сектантских группах (будь то пуритане английской революции, масоны французской или «авангард рабочего класса» революции русской), провозглашающих себя носителями общественного идеала. В одних случаях дело ограничивается мятежами, в других воздействие этих групп оказывает решающее влияние на великие революции, время от времени потрясающие ту или иную часть человечества. Однако и после провала реализации той или иной утопии на новом витке всегда остаются те, кто уверен в «недостаточной чистоте» предыдущих попыток и считает себя способным «сделать лучше»[4].

Бурный расцвет терроризма напрямую связан с радикализацией утопической «критики» существующего общества, и поэтому не случайно, что идеальные основания для терроризма напрямую связаны с тремя величайшими «утопиями» последних веков — социальной справедливостью и социализмом, нацией и национальной независимостью и возрождением религиозной чистоты в ее фундаменталистских формах. Существующие террористические группировки легко классифицируются по этим «идеальным основаниям».

Социальный терроризм, родоночальниками которого в современной форме были русские народовольцы, ставит перед собой революционные, антикапиталистические цели. После «подвигов» эсеров и анархистов рубежа XIX–ХХ веков на какое-то время наступило затишье, закончившееся с «революционными ветрами 1968 года» и интенсивным распространением в левых кругах троцкистско-маоистских идей. 1970-е были временем расцвета левого терроризма прежде всего в западных странах, а самым громким деянием леваков было похищение и убийство премьера Италии Альдо Моро «Красными бригадами». Особой формой социального терроризма стала «городская герилья» в Латинской Америке, идеология и технология которой была разработана бразильским левым коммунистом Хуаном Карлосом Маргелой — латиноамериканское студенчество наряду с выходцами из арабских стран является одной из наиболее восприимчивых к идеологии терроризма общественных групп. Спонсировавшийся в значительной степени странами соцлагеря социальный терроризм в 1990-е годы переживал явный спад, однако нет никаких гарантий, что он не вернется.

Национальный терроризм стал следствием перенесения методов «революционной борьбы» на национальное освобождение, ставшее для многих обществ в ХХ веке квазирелигиозной ценностью. Раньше остальных террористические методы приняли на вооружение армянская «Дашнакцутюн» (она и создана-то была русскими народовольцами из армян, сменившими социальные приоритеты на национальные) и болгарская ИМРО, боровшаяся за Македонию. С начала ХХ века национальный терроризм не прекращался, разворачиваясь то в одних, то в других регионах. Сегодня среди ведущих террористических организаций мира в лидирующей десятке присутствуют и баскская ЭТА, и ирландская ИРА, и «Тигры освобождения Тамил Илама». В конце 1990-х получила известность албанская Армия освобождения Косова, теперь фактически захватившая власть в этом регионе. Сравнительно недавно ушла в прошлое слава Курдской рабочей партии Абдуллы Оджалана. Перерождение из националистического в религиозный пережил чеченский сепаратизм.

Религиозный терроризм связывается в общественном сознании прежде всего с радикальным исламизмом. Этот тип терроризма при всей кажущейся «естественности» его появления из некоторых особенностей исламской доктрины, при всей логичности появления терроризма, имеющего религиозную санкцию, является наиболее «искусственным». Исламский терроризм с его нынешним размахом стал результатом исламизации социального и национального терроризма на Ближнем и Среднем Востоке на рубеже 1970–1980-х годов. «Исламский фактор» использовался сверхдержавами в их борьбе за эти регионы: СССР —  в качестве подкрепления «национально-освободительных» лозунгов, США —  в качестве альтернативы, способной вытеснить коммунистическое влияние из региона. В ходе этой борьбы исламский терроризм и проявил себя в качестве «третьей силы», сперва обильно спонсировавшейся обеими сторонами, а потом выступившей против обеих.

Наиболее интенсивно этот процесс шел в зоне Ближневосточного конфликта, где ранний «националистический» терроризм палестинцев постепенно исламизировался и на смену Палестинскому фронту национального освобождения пришли «Хамас», «Исламский Джихад» и «Хезболла».

Ближний Восток стал своеобразной «террористической Меккой», в которой завязывались международные связи и делали карьеру наиболее значимые фигуры «мирового подполья». Благодаря сложной геополитической конфигурации конфликта там переплетались геополитические, национальные, социальные и религиозные мотивы, и в итоге именно здесь была создана микромодель тотального террора, тактические приемы и поведенческие принципы, распространенные позднее в глобальном масштабе. Другим регионом интенсивной исламизации терроризма стал Афганистан, где главным спонсором процесса выступали США, боровшиеся против «советского вторжения». Именно там началась деятельность Усамы бен Ладена и его «Аль-Каиды», ставшей мировой террористической сетью, там же прославились многие из «кондотьеров» современного исламского терроризма типа Хаттаба.

Сегодня исламские террористические организации образуют мощное интернациональное сообщество. Они плотно покрывают практически все исламские регионы (более-менее сдерживается он только в пределах бывшего СССР) планеты и оказывают воздействие на весь мир, чему, собственно, и стало свидетелем человечество 11 сентября 2001 года. С исламским религиозным терроризмом тесно ассоциирован и ряд сепаратистских движений — в Кашмире, на Филиппинах («Абу-Сайяф») и, разумеется, в Чечне.

Существует и еще одно террористическое направление, громко заявившее о себе только в 1990-е годы, — это «антисистемный» терроризм, который отрицает современное общество вообще и объявляет ему войну. Это терроризм одиночек типа Тимоти Маквея или маргинальных групп сектантского характера, таких, как «Аум Синрике», организовавшей газовую атаку в токийском метро 20 марта 1995 года. Этот вид терроризма, граничащий с психической патологией, имеет, однако, большое будущее по мере развития «комплекса отчуждения» у жителей развитых стран.

Теракт как коммуникативная система

Террорист, «судящий» общество за его несоответствие высшей, трансцендентной реальности, получает благодаря идеальным основаниям террора право на самое жестокое и циничное обращение со своими жертвами, сколько бы их ни было — одна, десять или несколько тысяч. Как писал в своем знаменитом «Катехизисе» один из первых русских террористов-революционеров, основатель «Народной расправы» Петр Нечаев (прототип Верховенского-младшего из «Бесов»), «революционер живет в обществе, имея своей целью беспощадное его разрушение... он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире, если он может остановиться перед истреблением положения, отношения ли какого-нибудь человека, принадлежащего этому миру, — все и вся должны быть ему ненавистны... все нежные и изнеживающие чувства родства, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единой холодной страстью революционного дела».

Отсюда вызывающая и даже демонстративная жестокость террористов, порой граничащая с садизмом. Ведь единственное оправдание своих действий террорист находит в том, что все общество, всякий «примирившийся с системой» совершает преступление перед высшим идеалом, а потому живет «не так». Неразборчивость современного терроризма в отношении жертв напрямую связана с представлением о «виновности» всякого, кто не причастен террористическому антипорядку и не оказывает ему активного содействия. Однако именно эта тотальная неизбирательность, их позиция «судьи» и в то же время «жертвы системы» гарантирует террористам известную общественную поддержку, которая при помощи системы «коммуникации» становится главным орудием терроризма.

Современный терроризм является не просто смертоубийством и разрушением— в этом случае он был бы незначителен как общественное явление. Главное оружие террора — это его медиатехнология, рассчитанная на широчайший общественный резонанс. Теракт, о котором никому не стало известно, попросту не нужен — этот факт уже осознали все, однако подобное «обнажение приема» не приводит тем не менее к снижению эффективности терроризма.

В качестве коммуникативного акта теракт представляет собой коммуникацию между террористом или террористической группой с одной стороны и государственной властью — с другой. Общество не является самостоятельным элементом этой системы — оно выступает только в качестве резонансной среды. «Сообщение», которое закодировано в теракте, имеет своим адресатом власть и только власть. Теракт является средством воздействия на политические решения.

Субъект террора (террорист или чаще группа) выбирает точку максимально эффективного воздействия, в которой и совершается теракт. Точка должна быть выбрана исключительно точно, для того чтобы не заглушить воздействие теракта на общество посторонними сигналами — скажем, в ситуации взрыва АЭС «аудитории» у теракта практически не будет, — всем будет не до того. При этом логика террора требует определенной «экономии» средств (так, заряд для палестинского «человека-бомбы» стоит 150 долларов, вознаграждение родственникам 2–3 тысячи, а чудовищные нью-йоркские теракты, по подсчетам, обошлись террористам в 1,5 миллиона). Секрет этой «экономии» в том, что терроризм как поведенческая система паразитирует на обществе — даже рекламу терактов должны осуществлять не сами террористы, а их жертвы. Поэтому первоначальный «сигнал» должен быть «громким», эффективным и дешевым.

Роль «резонатора» выполняют обычно электронные СМИ, для которых сообщения о терактах стали в последнее время одной из наиболее прибыльных и престижных форм деятельности, причем никакие попытки этического или законодательного ограничения на транслирование терактов ни к каким принципиальным последствиям не приводят. Аудитория террора — это телеаудитория. Современный терроризм крепнет вместе с расширением «галактики Маклюэна», поскольку предлагает идеальную для телевидения «картинку»: сюжетное напряжение, сильные эмоции, иррациональная тревога, элемент «принудительной» необходимости в созерцании очередного кровавого зрелища.

Проведенный в точке резонанса и широко транслированный СМИ, теракт становится достоянием аудитории террора, т.е. тех людей, для которых сведения о теракте (а массмедиа придают им дополнительную эмоциональную нагрузку) являются основанием для изменения собственной позиции или поведения в сторону, желательную для террористов. В этой аудитории можно выделить две подгруппы.

Первая — это «референтная группа» террора, т.е. та часть общественности, которая сочувствует террористам и готова говорить о том, что «это кровавое событие должно еще раз привлечь наше внимание к подлинным социальным причинам печальных явлений, коренящимся в условиях угнетения» и тому подобное, для чего заготовлен уже не один десяток штампов. Главная задача референтной группы — доводить до сведения властей требования террористов не в качестве таковых, а в качестве пожеланий обеспокоенной террором «общественности». Очередной теракт предоставляет ей повод еще раз повторить свои аргументы и оказать давление на власть.

Обычно референтная группа апеллирует к тем же ценностям, которые являются идеальным основанием для террора. Референтная группа социальных террористов указывает на эксплуатацию и несправедливость как корень терроризма, национальных — говорит о праве наций на самоопределение, религиозных — на нравственное растление, утрату веры и благочестия. Именно референтная группа осуществляет предварительную социальную легитимизацию террора через общезначимые ценности. В референтной группе можно выделить и непосредственную «группу поддержки», отождествляющую себя с террористами и воспринимающую их успехи как свои, составляющую рекрутскую базу для террористов.

Второй частью аудитории террора является «виктимизированная группа», т.е. те, кто осознает теракт как непосредственную угрозу собственной жизни и благополучию и, не пострадав от теракта непосредственно, ощущает тем не менее себя жертвой. Именно эта группа и является объектом запугивания, что должно привести ее либо к панике и разрушительным для общества хаотичным действиям (будь то биржевая паника, или бегство из зоны террора, или выражаемые в неуравновешенной форме требования к государству о защите и мести), либо к присоединению к референтной группе в требованиях пойти на уступки террористам.

Для аудитории международного терроризма можно выделить и еще одну группу — «мировое сообщество», которое должно, получив сведения о терактах, осознать требования террористов как «международную проблему», что приводит к вмешательству во внутренние дела государства — адресата террора. В настоящее время именно «мировое сообщество» является ведущей аудиторией большинства террористов, предпочитающих давить на власть не «снизу», а «сверху», поскольку практически при любом раскладе найдется та или иная геополитическая сила, которой выгодно ослабление становящегося жертвой террора государства.

Группы, составляющие аудиторию террора, оказывают более или менее скоординированное давление на государство-адресат, дестабилизируют его паникой или прямыми протеррористическими выступлениями. Благодаря этому давлению резонансной среды, а совсем не из-за непосредственного, «физического» воздействия терактов, власть обычно бывает вынуждена идти на уступки — переговоры с террористами, политические обещания, всевозможные реформы и послабления, признание за террористами прав «политического субъекта». Включается механизм «обратной связи», и террористы получают требуемый ими ответ— прямую или косвенную политическую легитимизацию их действий.

Обобщенную коммуникативную модель успешного теракта (такого, например, как рейд Басаева на Буденновск) можно представить себе так: акция в наиболее чувствительной точке [отправление сообщения] — сообщение об акции в СМИ (прежде всего электронных) [трансляция сообщения] — обсуждение акции «аудиторией террора» [декодирование сообщения] — давление «аудитории террора» на власть [передача декодированного сообщения адресату] — уступки власти, легитимизация терроризма в той или иной форме [обратная связь].

По мере закрепления терроризма в качестве устойчивой и широко распространенной социальной практики последовательное прохождение всей коммуникативной цепочки становится необязательным. Теракт, угроза терактом, сама террористическая атмосфера ведут к тому, что власть сама «расшифровывает» сообщение террористов и так или иначе реагирует на него, стараясь избежать негативных последствий давления со стороны аудитории террора. На этом этапе происходит как бы «инверсия» позиций между террористами и их референтной группой. Теперь уже референтная группа (или, как вариант, «мировое сообщество») выступает в качестве главного источника угрозы для власти, и та предпочитает договариваться с террористами как с «конкретными и деловыми людьми» в противоположность неуправляемому общественному мнению.

Между властью и террористами устанавливается своеобразное властное отношение, основанное на «трансляции альтернатив избежания»[5], т.е. на том факте, что в процессе коммуникации террористы сообщают власти о возможных последствиях, которых той хотелось бы избежать, а власть осознанно корректирует свои действия с учетом этих возможных последствий в желательную террористам сторону. Так успешный терроризм оказывается высшей инстанцией власти.

Пирамида террора

Успешность терроризма как социальной практики оказывается заразительной — террористические методы начинают применяться в обществе все более и более широко на всех уровнях. Применительно к современному обществу можно говорить о возникновении социальной «пирамиды террора», имеющей своим основанием широкое распространение в повседневной жизни людей террористических и квазитеррористических способов действия, а вершиной — транснациональное террористическое сообщество.

Центральным элементом террористической системы являются террористические организации и группы — хорошо организованные, имеющие свои цели и стратегию структуры, для которых террор является основной формой деятельности[6]. Именно эти структуры осуществляют контрлегитимное насилие, которое можно назвать первичным терроризмом, поскольку именно оно задает образец действия для всех остальных форм террора.

Рядом с первичным терроризмом очень быстро возникает вторичный терроризм, в рамках которого с помощью террористических методов осуществляется частное, нелегитимное насилие, обычно в корыстных интересах[7]. Этот тип терроризма формируется прежде всего под воздействием информации СМИ об успешных акциях первичного терроризма. Уголовники действуют по образцу «политиков», внедряя в свою практику «передовые разработки». Взаимоотношения этих типов терроризма довольно сложны — с одной стороны, «политики» боятся быть отождествленными с уголовниками и отказываются платить по их «счетам», с другой — объективно заинтересованы в создаваемой теми дестабилизации, атмосфере беспредела, которая осложняет положение власти и вынуждает ее «договариваться» с наиболее стабильным и «сознательным» контингентом среди террористов.

Вторичный терроризм распространен более широко, поскольку для его возникновения не нужна ситуация социального конфликта, обязательная для терроризма первичного. При подавлении государством всякой конфликтности в СССР 1970–1980-х годов первичный терроризм практически отсутствовал — единственным известным актом первичного терроризма можно считать взрывы в московском метро, осуществленные в 1978 году армянскими «независимцами». В то же время вторичный терроризм распространился в СССР очень быстро и был взят советскими гражданами на вооружение в качестве инструмента для решения своих проблем (чаще всего ради выезда за границу, реже ради выкупа)[8].

Еще более широко, чем терроризм, распространено «террористическое поведение», т.е. трансляция террористических методов на чисто криминальную активность — захваты заложников, взрывы, шантаж и прочее, что составляет малоприятный криминальный «фон» жизни в современной России. К той же категории террористического поведения можно отнести и «милые» хулиганства вроде «телефонного терроризма», к которому ничтоже сумняшеся прибегает подрастающее поколение. За счет распространения такого поведения психологическая граница между «дозволенным» и «недозволенным» размывается, и политическому терроризму намного легче становится вербовать своих сторонников.

С другого конца пирамиды террора первичный терроризм увенчивается государственным транснациональным терроризмом. Под государственным терроризмом мы имеем в виду не «большой террор» против собственного народа[9], а использование террористических средств и методов во внешней политике — поддержку террористических организаций, поручение им тех или иных «спецзаданий» и т.д. До начала 1990-х годов крупнейшими государствами-террористами были сверхдержавы, в той или иной степени спонсировавшие большую часть международных террористических групп. После распада СССР Россия, слава Богу, с «рынка террора» ушла, а вот США остались, поддерживая, например, албанских террористов в Косово. К спонсированию терроризма причастен целый ряд стран, руководствующихся идейной солидарностью или своими геополитическими интересами, практически каждая сколько-нибудь влиятельная держава так или иначе связана с поддержкой «своих» террористов.

В 1990-е годы появился новый феномен — террористические государства, т.е. территории, перешедшие под непосредственный контроль террористических групп. В конце 1990-х таких территорий было как минимум три: Чечня, Афганистан и Косово, а также полностью разложившиеся как политические единицы страны, как Сомали, в которых размещению и деятельности террористических баз никто не препятствует. Эти террористические государства представляют собой опорные базы для международной террористической сети, которая является высшим «достижением» терроризма.

Еще в 1970-е годы наметилась координация деятельности между основными террористическими группами в мире — перетекание ресурсов, кадров, взаимовыручка, идеологическая конвергенция на основе «борьбы против системы». Постепенно стало возможным говорить уже не об отдельных террористических группах, а о «мировом подполье», обладающем особой структурой, организованной по ячеечно-сетевому принципу, не предполагающему единого центра, но дающему возможность завязывать сложнейшие интернациональные связи как в криминальном и террористическом мире, так и в разведывательном сообществе и сферах «высокой политики».

Наиболее выдающимся деятелем «мирового подполья» являлся Ильич Рамирес Санчес, более известный как Карлос или Шакал. Его террористическая организация ОВБА поддерживала тесные связи с французскими, немецкими, итальянскими и японскими левыми группами, баскской ЭТА и ирландской ИРА, суданским «Национальным исламским фронтом», особенно тесными были отношения с «Национальным фронтом освобождения Палестины». Тесными были связи Карлоса со спецслужбами — иракской, сирийской, ливийской, алжирской, румынской «Секуритате», гэдээровской «Штази», для которых он планировал спецоперации и выполнял «заказы», на базах которых укрывался, вооружался и получал финансирование. Карлос совершал теракты по всему миру и против всех, кого ему было интересно или выгодно убивать. Наверное, самой «остроумной» его акцией была серия убийств руководителей двух враждующих Йеменов, по заказу соперников, содействовавшая объединению обеих стран в 1990 году. Только в 1994 году, когда социалистические и исламские покровители Карлоса были значительно потеснены Западом, Судан выдал Шакала Франции в обмен на обещание вычеркнуть страну из списка стран, поддерживающих терроризм.

Аналогичную роль в «Мировом подполье» 1990-х играл Усама бен Ладен, которого Карлос назвал в прессе своим «единственным наследником». Даже если считать, что бен Ладен уже выведен из игры, можно не сомневаться, что место некоронованного короля террора долго пустовать не будет, поскольку сегодня террор — уже больше чем политическое средство, больше чем доходный бизнес — это определенный образ жизни, глобальная структура, противостоящая цивилизации.

Обретая опорные точки в террористических государствах, а финансовую подпитку — через раскинувшуюся на весь мир сеть теневой экономики — наркоторговли, торговли оружием, рабами и сексуальными рабынями, мировой террор выступает как особая сила, как боевой отряд системы антицивилизации, столь же глобальной, что и цивилизация. Целью террористов все больше становятся не отдельные государства, не политические противники той или иной страны, а структуры цивилизации как таковые, терроризм фактически переходит к шантажу цивилизованного общества «неприемлемым ущербом». Цивилизации как сложной системе человеческой самоорганизации и самообеспечения противопоставляется антицивилизация как система насильственного обеспечения за чужой счет, как система глобального шантажа и неконтролируемого насилия.

По своей опасности для цивилизации террор сравним с великими эпидемиями, сотрясавшими средневековую Европу, — обезлюдевшие города, замершее строительство, королевства, лишившиеся трети, а то и половины подданных. Эпидемия была важнейшим элементом демографического старого порядка, как выразился Фернан Бродель, — она делала невозможными количественные и качественные скачки в процессе цивилизационного развития. Понадобилась специальная система рациональных мер — вакцинация, развитие эпидемиологии, гигиены и санитарии, создание целой системы ранее не существовавших культурных и социальных институтов, для того чтобы удалось пробить заданный «черной смертью» биологический барьер.

«Чума XXI века» будет играть и во многом уже играет сходную роль. Разрушительный эффект террористических атак, с одной стороны, и страх перед террором — с другой, ложатся на цивилизацию тяжким грузом, сводя на нет не только будущие, но и уже имеющиеся ее достижения. Ограничение гражданских свобод, резкое сокращение авиаперевозок, нестабильность мировой экономики, тяжелейший психологический стресс — вот только некоторые из последствий 11 сентября, ставшие очевидными всего за полгода. Систематическое давление террора в течение десятилетий и столетий вполне способно привести к стагнации цивилизационного процесса и даже к упадку.

Однако, представляя собой грозный вызов цивилизации, террор выполняет и «конструктивную» функцию, вынуждая цивилизацию совершенствовать свои механизмы, защищать себя от используемых терроризмом «сбоев», строить новые системы безопасности. Терроризм может быть использован цивилизацией как фактор самосовершенствования, для чего системе глобального террора должна быть противопоставлена столь же глобальная система антитеррора, понимаемого как целостная и системная социальная практика.

Общество должно выработать против терроризма такую же систему гигиены и санитарии, какая была выработана в начале нового времени против эпидемий средневековья. Недостаточно бороться с вирусами и с переносчиками заразы, недостаточно антитеррористического хирургического вмешательства, обезвреживающего террористов и террористические группы. Требуется также создание системы профилактики террора, т.е. предотвращения террористической угрозы — устранения потенциальных очагов терроризма, питательной среды для него, перекрытия возможных путей экономической и идеологической подпитки террора, а также формирование методов антитеррористической гигиены, т.е. формирование у людей мыслительной, нравственной и поведенческой дисциплины, исключающей их соучастие в терроре.

[1] Ст.3 федерального закона «О борьбе с терроризмом».

[2] В ст.277 УК РФ только это деяние и считается терроризмом в прямом смысле слова.

[3] Из контрлегитимной природы терроризма проистекает этическая и правовая проблема «переговоров с террористами» и подчинения их требованиям, которая дискутируется в странах, чаще всего становящихся жертвой терактов. Стоит ли идти на выполнение требований террористов ради спасения жизни заложников, коль скоро сам факт переговоров уже является успехом террористов?

[4] См. Эйзенштадт Ш. Революции и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1999. В особенности с.23–39.

[5] Термин социологии власти Никласа Лумана. См: Никлас Луман. Власть. М., 2001.

[6] Существует своеобразный «рейтинг» по 10-бальной шкале наиболее опасных террористических организаций в мире в 2002 году: 1. «Аль-Каида» Усамы бен Ладена [международная] — 10; 2. ХАМАС [Палестина] — 8,2; 3. Исламский Джихад [Палестина] — 8,1; 4. Террористическая сеть Хаттаба [Чечня] — 7,9; 5. ЭТА [Страна басков] — 5,8; 6. «Абу-Сайяф» [Филиппины] — 5,3; 7. «Тигры освобождения Тамил Илама» [Шри-Ланка] — 5,0; 8. «Хезболла» [Ближний Восток] — 4,1; 9. Кашмирские сепаратисты [Индия] — 3,5; 10. Истинная Ирландская республиканская армия (ИРА) [Северная Ирландия] — 3,4. Оценка основана на следующих факторах: количество терактов, число убитых, число раненых, суммарная мощность заложенной взрывчатки, масштаб разрушений, приблизительное число боевиков, регион деятельности, моральный и политический резонанс. См.: Спецназ России. 2001. №12. С. 13.

[7] Аналогичную модель различения «политического» и «корыстного» терроризма см.: Петрищев В.Е. Заметки о терроризме. М., 2001. С.180–181. Автор выделяет восемь признаков, по которым можно отделить один тип терроризма от другого: «основная деятельность» субъектов террора, идеологическая база, стратегическая цель, осознание легитимности своих действий, долгосрочная или краткосрочная программа действий, ожидание общественной поддержки, ориентация на широкую или на узкую аудиторию, случайный или направленный выбор жертв, забота о заложниках или готовность жертвовать ими. К перечисленным критериям следовало бы добавить, во-первых, готовность или неготовность к самопожертвованию, во-вторых, ориентацию действий на общественный резонанс или только на шантаж непосредственно властей.

[8] Наверное, все в СССР запомнили «дело Овечкиных», закончившееся трагической развязкой, значительно менее известен тот факт, что в 1970–1980-х годах в СССР было захвачено более десятка авиалайнеров, а технология противодействия террору была отшлифована только в 1980-е годы, когда к боевым операциям стала привлекаться созданная еще в 1974 году группа «А». Своеобразным «шедевром» вторичного террора в СССР стал захват в 1988 году в Минеральных Водах бандой Якшиянца автобуса с детьми. Бандиты тщательно изучили доступную им информацию о методах террористов, приемах спецслужб, о странах, с которыми у СССР нет соглашения о выдаче преступников. Для освобождения заложников понадобилась сложнейшая операция, носившая прежде всего психологический характер: начальнику «Альфы» полковнику Зайцеву удалось убедить террористов выпустить детей, а потом им дали вылететь в Израиль, где они и были обезврежены израильским спецназом.

[9] Хотя правовая природа «революционного террора» якобинцев или «красного террора» большевиков в общем та же. Революционное «государство» признает, что не может справиться со своими врагами при помощи доступного ему легитимного насилия, и вводит целый ряд чрезвычайных контрлегитимных мер, обоснованных высшими соображениями «идеального» характера, например «революционной целесообразностью». Однако подобный террор чаще всего не является терроризмом, т.е. не переносится на межгосударственные отношения и не является постоянно действующей практикой — государства, не возвращающиеся в рамки более или менее легитимного насилия, быстро прекращают свое существование.