Царь былого и грядущего. Николай II и русская агиополитика

Автор: Егор Холмогоров в ср, 10/06/2009 - 09:36.

Вокруг последнего императора и самодержца всероссийского царя-мученика Николая II еще при жизни и не менее — после смерти сложилась атмосфера густой и извращенно изворотливой лжи.

Причины, по которым «отец лжи» со столь исключительным остервенением набрасывается именно на память убиенного русского императора, я постарался приоткрыть в своей статье «Царь-Победитель».

В ней было указано, что прекрасно сознавая, что Россия как самодержавная монархия не переживет его царствования, что бы он ни делал и как бы ни пытался такого исхода избежать, Николай II поступил как истинно русский и истинно православный монарх. Он решил оставить наследство. Причем не только и не столько в форме заводов, газет и дредноутов (хотя и этого добра осталось немало — хватило на всю Гражданскую и на половину Великой Отечественной), сколько в виде сокровищ вечных, сокровищ, собираемых на небе.

Царствование Николая II было ознаменовано исключительным религиозным подъемом в России, включившим в себя непрерывную чреду канонизаций святых, в том числе и имевшую грандиозное духовное значение канонизацию учителя стяжания Духа Святаго и пророка русского грядущего — преподобного Серафима Саровского, и завершилось принесением царем самого себя и своей семьи в грандиозную жертву за русский народ.

Безусловно, некорректно говорить о «царе-искупителе», коль скоро такая формула невозможна без впадения в догматическую ересь. Но совершенно очевидно, что царь, предназначение которого было обозначено, начиная с самого его рождения и многократно подтверждено знамениями и пророчествами, шел на свою жертву с открытым забралом.

«Я уверен, что предопределён ужасным испытаниям и не получу награды здесь, на земле, — говорил он, — на всё воля Божья. Я родился 6 мая, в день поминовения многострадального Иова. Я готов принять мою судьбу».

Весьма существенен и характерен и тот факт, что в отличие от других казненных в ходе Великих Революций венценосцев, — Карла I и Людовика XVI, — Николай II не был осужден пусть даже и узурпаторским народным судом. Император не был «казнен именем народа», пусть и ложно произнесённым. Нет, ненавистникам России пришлось убить его и его семью тайно. Как следствие, цареубийство 17 июля 1918 года было каббалистическим ритуалом. Осквернившим его совершителей — но, вопреки тому, что очень часто говорится в некоторых проповедях и у известного рода околоцерковных публицистов, отнюдь не возложившим вину за цареубийство на русский народ. Совсем напротив, произволением Божиим случилось так, что царь, как сакральный владыка русского народа и народов России был убит тайно, кучкой отщепенцев.

Убит ли был Царь или «гражданин Романов», как часто утверждают бесноватые?

На этот вопрос лучше всего ответили сами убийцы. Наряду с каббалистической надписью из трех букв «л» арамейского, самаритянского и греческого алфавитов и косой черты, было оставлено и гораздо более ясное свидетельство, заключительные строки из стихотворения Гейне «Валтасар», посвященного гибели гонителя евреев: «Belsatzar wurd in selbiger Nacht / Von seinen Knechten umgebracht» [Валтасар был в сию же ночь / убит своими же воинами].

Иногда в литературе можно встретить утверждение, что написание имени Belsatzar является погрешающим против оригинала Гейне каламбуром с титулом царя [tzar]. Это не так — у Гейне дана именно такая транскрипция. Другое дело, что сама цитата из Гейне была выбрана убийцей именно потому, что слово tzar в ней звучит предельно ясно, как и другое слово belsa — белый. «Белый царь в эту ночь был убит своими же солдатами»: трудно найти более ясный ответ на вопрос — царь был убит в подвале Ипатьевского дома или «гражданин».

Своей жертвой, принесенной как Белым Царем, Николай II не возложил на совесть русского народа, повинного в непослушании и неверности, но не в убийстве, бремена неудобоносимые, а напротив, разрушил те чары, которые перед этим много десятилетий старались сплести враги России, русских и русской монархии.

Как и всякие чары, эти тоже рухнули не сразу, но духовная работа в направлении их разрушения шла и идет.

Отпущенные ему 23 года царствования Николай II, прекрасно осознавая, что России не под силу бесконечно сопротивляться мировой тенденции демократизации, эгалитаризма и революции, потратил на укрепление самого существенного элемента конструкции нации и государства — сакральной вертикали. Той невидимой лестницы, которая связывает каждую нацию и, в особенности, каждую православную нацию, с Богом и святыми.

Деятельность Николая II (причем деятельность весьма успешная) была связана, прежде всего, с областью агиополитики.

Я неоднократно использовал этот термин в своих работах, но никогда не лишне определить его еще раз.

Жизнь каждой нации, каждого государства, каждого полноценного человеческого общества складывается из взаимодействия четырех основополагающих элементов:

1. Земли, — территории, с экологическими условиями которой связаны особенности хозяйства, культуры и политического действия нации. Особенностями территориального строения жизненного пространства нации занимается геополитика.

2. Народности, — самовоспроизводящейся биологически и культурно жизненной общности, которая объединена чувством общности, общей этнической психологией, культурой и выходящими за пределы жизни одного поколения жизненными притязаниями. Основополагающее влияние на жизнедеятельность народа обычно оказывают демографическая и культурная политика, а в цивилизованных обществах — идеи патриотизма и национализма.

3. Государства, — организованной концентрации интеллектуальной, организационной и волевой мощи народности, направленной на освоение населенной народом земли и приобретение новых земель, на создание лучших условий биологической, материальной и духовной жизни народа и условий для максимально возможной жизненной реализации народа как целого общества и составляющих его людей. Строением жизни государства занимается политика в широком смысле слова, как искусство правильного политического мышления и правильной политической воли.

4. Сакральной вертикали — совокупности предельных ценностей и смыслов существования государства и народа, обосновывающих их абсолютное право на существование и, в частности, право добиваться для себя будущего и лучшего будущего. Эта вертикаль не может и не должна пониматься как набор «символов». Речь идет о реальной системе связей между нацией и теми или иными трансцендентными силами, осуществляющими попечение о данной нации и стремящимися направить её существование и деятельность в соответствии со своими замыслами. Упрочением сакральной вертикали, определяющей жизнь нации, ведает агиополитика — дисциплина никогда и нигде особо не формализовавшаяся, но неизменно присутствующая в исторической жизни всех человеческих обществ.

Агиополитическая практика была широко распространена в древних обществах. Мы не поймем феномена строительства египетских пирамид, если не учтем, что для египтян это строительство представлялось мощнейшим средством самосакрализации, своеобразного «феозиса» своего государства в лице фараона, а вместе с ним и общества. И, напротив, агиополитическая практика фараона Эхнатона подорвала основы древнеегипетской традиции.

Вместо почитания прежних богов Аменхотеп IV вводит культ единого бога — Солнца, Атона. Он изменяет собственное имя на Эхнатон, — любезный Атону и основывает новую столицу Египта — Ахетатон (горизонт Атона). Эхнатон отождествляет себя с персонифицированной высшей справедливостью — Маат. Он же поощряет новые культурные формы — египетское искусство становится более живым и реалистичным, причем это распространяется даже на изображения самого фараона. Обладавший довольно комичной внешностью фараон тем не менее настаивал на своем изображении в реалистическом виде, отказавшись от присущей возвышающему искусству идеализации. Литературный язык Древнего Египта приблизился к разговорному. В конечном счете, Эхнатон объявил богам фактическую войну. Он приказывает сбивать имена старых богов с каменных надписей и, мало того, запрещает вообще упоминать слово «бог», а себя и солнце называет не «богами», но «владыками».

Трудно сказать, угодил ли Эхнатон своими действиями Единому Богу, но то, что он разрушил ими традиционную сакральную вертикаль Египта и источники его силы — несомненный факт.

Для шумерских городов-государств было характерно представление о богах как о верховных правителях соответствующих городов, в то время как земные правители считались только их наместниками. Широко известно внимание китайцев к проблеме небесного мандата тех или иных династий. Огромное внимание уделял агиополитическим акциям в своих походах Александр Македонский, подражавший Ахиллесу и Дионису, а в Египте благосклонно принявший признание в качестве сына Амона.

Исключительно насыщенной была агиополитическая практика древнего Рима. Римляне стремились поставить все божественные силы на службу процветанию своего города, их агиополитика носила довольно материалистический и практический оттенок, подчиненный целям войны. Существовал ритуал «эвокации» вражеских богов, которых на условиях торжественного почитания призывали перейти на сторону Рима. В случае бедствий римляне охотно обращались к сивиллиным книгам и вычитывали оттуда требования учреждения новых культов и, в частности, кровавых жертвоприношений. Существовал и страшный обряд жертвоприношения полководца, когда жаждавший победы вождь обрекал себя в жертву подземным богам и бросался, ища смерти, в ряды неприятелей.

Труд блаженного Августина «О граде Божием» был посвящен прежде всего критике римской языческой агиополитики, указанием на то, что корыстные демоны в своих интересах дурачили римский народ. Боги, то есть бесы, понимаемые Августином, как и всяким здравомыслящим христианским писателем, абсолютно реалистично, обнаружив благородный, простой и сильный народ римлян, естественно склонный к благочестию, набросились на него как мелкие надоедливые мухи. Боги начали развращать римлян, требуя от них соблюдения совершенно аморальных ритуалов, натравливать их друг на друга, вовлекая в гражданские войны, и вообще разрушая своим влиянием благодетельный римский политический строй. Христианство же, изгоняя демонов, приводит римлян в согласие с их естественной политической природой, уже не искаженной воздействием богов.

Августин дает римлянам торжественное обещание, что именно под покровительством христианского Бога они обретут бесконечное господство.

 

«Обратись же к этому, столь богато одаренный природой римский народ, потомство Регулов, Сцевол, Сципионов, Фабрициев! Обратись и предпочти это гнусной пустоте и коварному зложелательству демонов. Если даровано тебе природой что-либо прекрасное, оно очистится и усовершенствуется посредством истинного благочестия; нечестие же его погубит, навлечет на него наказание... Тебе была некогда присуща такая слава, но истинной религии у тебя не было. Пробудись, ибо настал день; пробудись, как пробудились уже лучшие из твоих сынов, чьи доблесть, страдания и даже смерть за истинную веру приобрели нам настоящее отечество. В это отечество мы зовем и тебя, и убеждаем присоединиться к числу его граждан. Не слушай своих вырожденцев, отвлекающих тебя от Христа и жалующихся на якобы дурные времена: они желают таких времен, которые не столько обеспечивали бы спокойствие жизни, сколько безопасность их распутства. Но ты ведь сам никогда не одобрял этого и в земном своем отечестве. Теперь же овладевай небесным, потрудись для него, и будешь царствовать в нем истинно и вечно. Там уже не очаг Весты, не камень Капитолия, а единый истинный Бог «не укажет границ власти, не положит предела времени, но даст господство без конца».

 

Христианство (как мне уже приходилось указывать в работе «Византизм как чудо») восторжествовало в Римской империи только в результате полуторастолетней агиополитической гражданской войны. Войны, бывшей следствием заговора против христиан со стороны языческих магов, стремившихся получить окончательный контроль над Империей и внезапно столкнувшихся с силой, которая изгоняла «божеств» из их идолов и сокрушала силы демонов.

Однако физическое уничтожение христиан, предпринятое магами, провалилось, поскольку императоры, поднявшие руку на христиан, скоро погибали страшной смертью, государство под их властью приходило в упадок, на провинции, особенно усердствовавшие в гонениях, обрушивались мор и язва.

Гражданская война в Риме завершилась победой императора Константина, являющейся своеобразной квинтессенцией христианской агиополитики. Сформировавшийся в результате этой победы особый политический, цивилизационный и агиополитический режим на Востоке Римской Империи, режим «византизма» еще более чем на тысячелетие продлил её существование, вписав новые славные политические и культурные страницы. Идейные основания византизма, «византийский догмат», описаны нами достаточно подробно ( 1, 2, 3, 4, 5). Хорошо известны и основы практической агиополитики византизма — особая роль Богоматери как защитницы «Полиса» (то есть Константинополя), особое внимание, уделяемое почитанию святых воинов — Георгия, Димитрия Солунского и Феодора Стратилата (интересно, что последний святой считался в Византии покровителем против набегов русских язычников)...

Русь с самого своего крещения унаследовала все богатство византийской агиополитической практики. Однако русская агиополитика стала значительно более богатой и разнообразной.

Связано это, во-первых, с русским регионализмом, столь не похожим на византийский сверхцентрализм. Своеобразные агиополитические практики вырабатывались в каждом княжестве, каждом воеводстве, каждом пограничном городе. За счет этого разнообразия агиополититическая практика становилась гораздо более народной, почвенной, чем в Византии. С этим же агиополитическим плюрализмом связана и следующая черта — огромное агиополитическое значение придаваемое не просто самим угодникам Божиим, а тем или иным их изображениям, чудотворным иконам.

Особенно это выпукло видно на примере агиополитического почитания Божией Матери.

Владимирская её икона стала агиополитическим сердцем Владимиро-Суздальской Руси, что засвидетельствовано великолепной иконой Симона Ушакова «Насаждение древа Государства Российского». Особое значение придавалось этой иконе как покровительнице от нашествий с Востока, такая слава особенно упрочилась после ухода с Руси Тамерлана, который, отказавшись от похода на Русь, неожиданно повернул свои орды на державу Османов и грандиозным разгромом при Ангоре на полвека продлил жизнь Византии. Икона Богоматери «Знамение» почиталась как защитница новгородской земли, в том числе и от походов владимирцев.

Явление Казанской иконы сопряжено было с утверждением России на восточных рубежах, и указывало на опасность с запада — именно под покровительством этой иконы русские люди сокрушили польскую крамолу, нашествие двунадесяти языков Наполеона и нашествие Гитлера.

Наконец, икона Божией Матери «Державная» явившаяся в Коломенском, в храме Вознесения, воздвигнутом в честь рождения первого русского царя, в день отречения (точнее — свержения) царя последнего. Икона, ставшая знамением принятия Божией Матерью непосредственного покровительства над Россией.

Второй характерной чертой русской агиополитики является установка на тесное соединение институциональной святости государства, освященного высшей силой, и личной святости людей, вершащих политику. В Византии эти два аспекта находились в некотором противоречии, за редчайшими исключениями, такими как св. Константин и св. Юстиниан. Не раз и не два бывало, что святые, такие как преп. Максим Исповедник и преп. Феодор Студит оказывались жесткими оппонентами государства и царей, институциональная святость которых была, однако, для них вне подозрения.

На Руси святость и политический подвиг за Землю Русскую во многом совпадали. Поскольку основой русского государства с самого начала был династически-родовой принцип, то одним из первых актов русской агиополитики была канонизация невинноубиенных страстотерпцев Бориса и Глеба. Подобные примеры можно было найти и в истории европейских династий, например, английской династии Альфреда Великого, один из последних представителей которой король-мученик Эдуард также был убит в династической смуте и канонизирован (Британия донормандского времени была, кстати, одной из самых близких к Руси по духу стран), но там эта канонизация не стала основополагающим династическим фактом.

Напротив, на Руси сыновья византийской царевны Анны Борис и Глеб, бывшие наследниками великокняжеской власти, своей мученической кончиной положили основание «небесной династии» русских князей. Не получив своей доли на земле, они благодаря ранней и торжественной канонизации и систематическому почитанию со стороны Ярослава Мудрого, Святослава Ярославича и Владимира Мономаха приобрели статус небесных князей и защитников Руси. Их чудесами, в частности, поддерживалось длительное оппонирование Владимира Мономаха оставившему по себе недобрую память Святополку Изяславичу. Позднее они многократно являются русским князьям на полях решающих битв.

Постепенно небесная династия русских великих князей начинает шириться. Свои места в ней занимают и убитые язычниками просветители, и убитый подданными (поразительный факт — 17 июля!) создатель Владимирской Руси Андрей Боголюбский, и павший в битве с татарами первый гражданин Невидимого Китежа князь Георгий Всеволодович, и героические защитники Руси Довмонт Псковский и Александр Невский, быший не только князем-воином, но и политическим основателем новой княжеской ветви, укрепившейся на Северо-Востоке, и принявшие муку от татар Михаил Черниговский и Михаил Тверской...

Московское государство, складывавшееся с XIV века, уже последовательно было пронизано идеей агиократии, то есть не просто институциональной священности княжеского звания, но и особой династической и личной благодати, почившей на его носителях. Русские князья, изображенные на стенах их усыпальницы — Архангельского собора, — не случайно изображены с нимбами святых. С особой определенностью момент личной святости подчеркивался в агиографии Ивана Калиты и Дмитрия Донского, второй из этих князей уже прославлен Русской Церковью, и дай нам Бог дожить до прославления первого, великого благотворителя, защитника Церкви и истинного миротворца, подарившего столь нужные для Руси годы спокойствия. Эпоха Дмитрия Донского, эпоха Куликовской битвы, — это вообще пример чистой агиократии русского стиля: политическую власть на Руси осуществлял святой князь, опекаемый святым митрополитом Алексием с деятельным участием преподобного Сергия Радонежского, покровителя Русской Земли, благословившим на участие в Куликовской битве святых Пересвета и Ослябю; непросто, но интенсивно складывались отношения князя со святым митрополитом Киприаном.

Мы можем со всей определенностью говорить об оформлении на Руси собственной агиополитической программы, собственного видения сакральной вертикали православного государства и православной нации. Если в основе византийской агиополитики лежала идея тождества Церкви и Империи в едином богочеловеческого организме, идея мистической тотальности священного политического порядка, то Русь с большим интересом восприняла идеи предисихазма и исихазма о личной святости как особой духовной энергии, преображающей мир вокруг святого, наметилась большая персоналистичность в почитании святых. Однако этот персонализм был поставлен на службу идее органического православного государства, Русской Земли, каковая в своей небесной проекции становится Святой Русью.

Эта небесная проекция, и ставшая русской сакральной вертикалью, производится не через тотальную сакрализацию всего политического пространства. Такая тотальность сакрализации имела в себе немало отрицательных черт, отмеченных мной в работе «Византизм как идея». Она производится через точечный перенос Русской Земли на Русское Небо, в лице лучших, замечательнейших представителей русского типа святости, прежде всего святых князей и преподобных. Образованная ими еще при жизни сеть социальных связей переносится и на Небо (поскольку смерть святого производит не уничтожение, но, напротив, очищение его человеческих свойств, выявление истинного ядра богопросвещенной души), где формируется вторая, вечная Русь, к которой, благодаря дерзновению святых вымаливать у Господа души простых и грешных людей, подтягиваются сотни и тысячи спасаемых.

Идея Третьего Рима, которая часто ошибочно воспринимается как основа русской агиополитики, есть прежде всего охранительная концепция. Её смысл сводится к тому, чтобы уберечь Россию от соблазна ложного византизма (то есть попыток любой ценой восстановить Византийскую империю) и выдвинуть византизм истинный.

Именно сама Россия, Русская Земля, которая, как учил Иосиф Волоцкий, последователем которого и был старец Филофей, и является отныне истинной Византией, истинным Римом, причем Римом не только третьим, но и последним. Идея «четвертому не бывать», идея «господства без конца», о котором писал цитированный выше блаженный Августин, связана именно с особенностью агиополитической конструкции России, приобретшей благодаря существованию наряду с Русской Землей и Русского Неба «саморазворачивающийся» характер. На Небе всегда достаточное количество русских святых молит за Россию и русский народ и, поскольку их молитва является великой, единственной истинно животворящей силой истории, «схлопнувшаяся» история России вновь саморазворачивается из Вечности. Небо оказывается тем последним плацдармом, с которого Россия всегда переходит в контрнаступление.

Именно эту, порядком пошатнувшуюся в последние столетия конструкцию русской сакральной вертикали и восстанавливал в течение всего своего царствования император Николай II. Именно это было его главной и наиболее ответственной политической работой. Работой поистине достойной великого государя.

В русский религиозный идеал была внесена сначала смута спровоцированным недругами извне расколом «никониан» и «старообрядцев», а затем серьезные удары по ней были нанесены деятельностью Петра Великого.

Петр удивительно точно воспроизводит парадигму действий фараона Эхнатона, о котором он вряд ли когда-либо слышал. Он пытается произвести полное «переоснование» доставшегося ему государства. Им основан новый город, новая столица — Санкт-Петербург. Петр вводит новые учреждения, новые обычаи, новые законы, новые уставы, воинские и гражданские, тем самым он выступает как законодатель и нормотворец. Петр фактически учреждает новое государство — Российскую Империю — и добивается нового признания России в Европе.

Более того. Царь реформирует Церковь, стараясь приблизить её к протестантским образцам, упраздняет патриаршество, и, тем самым, притязает на введение нового религиозного культа.

В своей драме «Владимир» соратник Петра архиепископ Феофан (Прокопович) проводит между реформатором и князем-крестителем прямые параллели. При этом и государственные учреждения Петр приносит из побежденной Швеции подобно тому, как Владимир приносит христианство из побежденной Корсуни. Наконец, даже подчеркнутое «иностранство» Петра и активное приглашение в Россию «немцев» приводит к новой актуализации о призвании варягов, увеличивает социальную дистанцию между властью и элитой с одной стороны и большинством общества — с другой. При этом прежнюю традицию Петр старается парализовать высмеиванием, знаменитыми выходками «Всешутейшего собора», пытается через смех преодолеть её суггестивное влияние.

Петр I стремится «переосновать» Россию. И не случайно принимает титул «Отца Отечества». А для почитателей Петра после его смерти он встает на одну ступень с божеством: «Он бог, он бог твой был, Россия!» — восклицает Ломоносов.

Сам великий реформатор, однако, не был чужд известного агиополитического чувства. Однако оно принимает у него более символический, менее жизненный характер. Он, в частности, переносит в Санкт-Петербург мощи св. Александра Невского, стремясь сделать его покровителем новой столицы, одновременно в культ св. князя вносятся существенные изменения — его запрещается изображать в монашеском одеянии, отныне он может изображаться только как торжествующий святой воин.

Вообще в Российской Империи получает чрезвычайное развитие идея святого воинства, идея священного милитаризма, намеченная уже в эпоху Ивана Грозного в таких произведениях, как знаменитая икона «Церковь воинствующая». Наиболее выдающимися представителями этого священного милитаризма были великие воины екатерининской эпохи — генералиссимус Суворов и святой адмирал Феодор Ушаков.

Первому из них принадлежит знаменитое воинское наставление, в центре которого стоят две идеи — идея высочайшего воинского духа и умения, и идея чуда, приносящего победу.

Я вполне согласен с Сергеем Переслегиным в оценке суворовской стратегии как «стратегии чуда».

«Умирай за дом Богородицы, за матушку, за пресветлейший дом! — Церковь Бога молит. Кто остался жив, тому честь и слава... Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, справедливу, благочестиву. Молись Богу! От него победа. Чудо-богатыри! Бог нас водит — он нам генерал!».

Благочестие Ушакова было, прежде всего, практическим, однако в воинской деятельности его выразилось чрезвычайно характерно — за время всех своих баталий он не потерял ни одного корабля, не потерпел ни одного поражения (как, впрочем, и Суворов) и совершил подвиги, не объяснимые иначе как сочетанием экзерциции и чуда, такие как штурм Корфу.

Однако в области непосредственной агиополитической практики государства характерно было её затухание, сведение церковного строения исключительно к административной и «общественнической» активности.

Этому духу активно противостояли такие духовные центры, как Оптина Пустынь, такие епископы как святители Феофан Затворник и Игнатий Брянчанинов, такие пастыри, как св. Иоанн Кронштадтский. Однако в целом дух почитания святости и, тем более, агиополитический дух в России стремительно остывал.

Александру II — императору трагической судьбы, исчерпывающе показавшему пределы, бесперспективность и пагубность для России движения по пути чисто европейского мирского активизма, приписывают фразу, якобы сказанную им на торжестве открытии мощей святителя Тихона Задонского: «Это будет последний святой в России».

Александр III, выдающийся государь древнего монархического стиля, казавшийся многим воплощением монархического идеала, проявляя интерес к национальной теме, к возрождению государственности и русского духа был, тем не менее, несколько нечувствителен к темам агиополитическим.

В противоположность деду и отцу Николай II сосредоточился прежде всего на духовном строении вверенного ему государства. На восстановлении поврежденной сакральной вертикали, на утверждении Святой Руси в раздираемой кризисом великой России. Это вполне соответствовало и личному облику царя, столь бесящему современную «интеллигенцию» (точнее, говорящих в данном случае ее устами оскорбленных демонов). Этими чертами были абсолютная покорность Воле Божией, внутренняя закрытость от не понимающих сердце и душу царя политиканов. Один из них, министр иностранных дел Сазонов, прямо ответственный за вовлечение России в роковую войну, так с удивлением характеризовал Николая II:

«Глядя на него у церковных служб, во время которых он никогда не поворачивал головы, я не мог отделаться от мысли, что так молятся люди, изверившиеся в помощи людской и мало надеющиеся на собственные силы, а жаждущие указаний и помощи только свыше».

Впрочем и сам царь не скрывал, что для него Воля Божия как закон его, царя, политической деятельности, имеет абсолютное значение:

«Всем управляет Бог, Помазанником Коего является Царь, который поэтому не должен ни с кем сговариваться, а следовать Божественному внушению».

Позволю себе парадоксальную цитату из... Юлиуса Эволы, который, как представляется, довольно точно характеризует саму идею царственности, несмотря даже на собственную увлеченность скорее героическим, нежели царским идеалом.

«Истинные властители неизменно олицетворяли ту жизнь, которая находится "по ту сторону жизни". Благодаря самому своему присутствию или благодаря их «мостопролагающему» посредничеству, благодаря силе обрядов, которые обретали действенность за счет их силы и их установлений, центром каковых они являлись, духовное влияние пронизывало своим светом весь мир людей, укореняясь в их мыслях, намерениях, действиях: создавая заслон темным силам низшей природы».

В некотором смысле Николай II был в наибольшей степени царем, чем кто-либо из русских государей, после Феодора Иоанновича. Тот, приняв на себя подвиг юродства, скрыв свою исключительную духовную одаренность под маской слабоумия, спрятавшись за своего соправителя Бориса Годунова, тем не менее обеспечил России время мира и тишины, столь важные накануне Смуты. Не будь этих лет, и Смуту потрясенная Россия не пережила бы. Тогдашние летописцы отличались в смысле духовной опытности от историков ХХ века, и для них связь между духовным обликом Феодора и благополучием государства в его правление была очевидна.

Вот что говорит в своем «Написании вкратце о царех московских» князь И.М. Катырев-Ростовский.

«Царь же Феодор возрастом мал бе, образ постничества нося, смирением обложен, о душевной вещи попечение имея, на молитве всегда предстоя и нищим требующая подая; о мирских ни о чем попечение имея, токмо о душевном спасении. От младенчества и даже до конца своего тако пребысть, за сие же спасенное дело его Бог царство его миром огради, и враги под нозе его покори, и время благоутешно подаде».

Николай II, в силу ослабления духовной, религиозной энергии нации не мог явить столь же мирный и благообразный способ царствования. В его деятельности, напротив, сквозит трагический святой героизм, уверенность в отсутствии земной награды и воля к укоренению на Небесах не только себя самого, но и своего народа.

В этом смысле очень показателен список канонизаций, совершенных при Николае II

1896 г.: святитель Феодосий Черниговский;

1897 г.: священномученик пресвитер Исидор и с ним 72 мученика;

1903 г.: преподобный Серафим Саровский;

1909 г.: святая благоверная княгиня Анна Кашинская;

1910 г.: перенесение из Киева в Полоцк честных мощей преподобной Евфросинии;

1911 г.: святитель Иоасаф, епископ Белгородский;

1913 г.: Святейший Патриарх Гермоген;

1914 г.: святитель Питирим, епископ Тамбовский;

1916 г.: святитель Иоанн, митрополит Тобольский.

Государь спешит как можно скорее охватить те опорные точки, для удержания которых потребны будут святая молитва и святое покровительство прославленных угодников Божьих. Святитель Феодосий Черниговский — Украина. Преподобная Евфросиния Полоцкая — Белоруссия. Священномученик Исидор, замученный ливонцами в Юрьеве-Дерпте, — Прибалтика. Святитель Иоанн Тобольский — Сибирь.

Восстановление почитания благоверной княгини Анны Кашинской было устранением чудовищной несправедливости, ведь святая была некогда «деканонизирована» только за то, что рука её честных мощей была сложена двумя, а не тремя перстами. Тем самым было прекращено безумие «ультраниконианства», пресечен грех хулы на старые обряды и равночестность русской церковной традиции, измененной в XVII веке, была признана со всей наглядностью. Но одновременно был прославлен и святитель Питирим Тамбовский, немало потрудившийся не только над обращением ко Христу татар и иных мусульман, но и над приведением к единству с Церковью раскольников.

Образ святителя Иоасафа Белгородского должен был служить настоящим укором многим архиереям начала ХХ века. Святитель с неукоснительной строгостью следил за соблюдением устава и церковной дисциплины, проявлял полную нестяжательность (по его смерти при архиерее обнаружили лишь 70 копеек). Трагическим укором служила и история о том, как другой архиерей, который должен был отпеть владыку, приехал лишь на сороковой день. И всё это время тело святого лежало в открытом гробу, немало не потревоженное тлением. Возможно, именно из-за слишком большой красноречивости урока святителя Иоасафа в Синоде возникли некоторые трудности и предприняты были попытки отложить торжество. Тогда государь назначил канонизацию своею властью, начертав резолюцию: «Благодатным предстательством святителя Иоасафа да укрепляется в державе Российской преданность праотеческому Православию ко благу всего народа Русского».

Совершенно понятен и не нуждается, кажется, ни в каких дополнительных пояснениях агиополитический смысл канонизации священномученика патриарха Гермогена, великого патриота Русской Земли, вдохновителя её освобождения от иноземного ига. Уморенный поляками в Кремле, патриарх стал мучеником и православия, и национальной идеи и монархической верности законному государю. Переживание, связанное с канонизацией патриарха, имели огромное значение для православных русских в 1917 году, когда совершено было восстановление Патриаршества в Русской Церкви (также намеченное именно Николаем II), а затем в годину гонений, когда образ святителя Гермогена вел русских архиереев под штык и пулю богоборцев, когда не устрашали пастырей ни сбрасывание в прорубь, ни распинание на Царских Вратах алтарей, ни заливание свинца в горло.

Наконец, исключительное мистическое значение имело прославление преподобного Серафима Саровского, вклад в которое самого царя было невозможно переоценить.

И здесь канонизация была совершена вопреки многим истерическим интригам «просвещенных людей», вопреки косности церковной бюрократии, фактически — как личное деяние императора как священного царя Русской Земли, взявшего на себя здесь (не восхищая, впрочем, церковного иерархического звания) функции первосвященника.

Именно в правление Николая II православным русским были открыты важнейшие и священнейшие элементы учения преподобного Серафима, ставившие понимание христианской жизни и смысла истории на совершенно новую, неизмеримую высоту. Это учение о стяжании Святого Духа как цели христианской жизни, и это пророчества преподобного Серафима о конце времен, об оскудении веры, о его собственном пришествии в эти времена с проповедью покаяния, о той «канавке», которую не сможет перескочить даже антихрист и которая защитит православных русских людей.

С канонизацией преподобного Серафима Святая Русь приобрела новое измерение, она получила своего эсхатологического привратника, эсхатологического вождя, который введет Россию в последнюю эпоху.

А в лице самого императора Святая Русь получила своего жертвенного царя. Для Николая Александровича было совершенно очевидно, что увенчать свою агиополитическую программу он может, только сам стяжав мученический венец. С пресечением династии Рюриковичей пресеклась и династия святых царей, и лишь усовершив свою жизнь стяжанием святости царь мог освятить и прошлое своей династии, и свой народ, русскую нацию, став её небесным предстателем.

Понятно, что для стяжания такой святости недостаточно было ни аскетических, ни воинских подвигов, должна была пролиться царская кровь. И государь испытал на себе сперва всю тяжесть душевных мук — клевету, насмешки, подлости, непонимание самых близких, высокомерие тех, кто стоял умственно и нравственно на много голов ниже его. Затем к этому прибавились предательство, всеобщая трусливая измена и тотальный обман, ощущение всеобщей оставленности, издевательства, физические лишения. «Яко овча на заклание ведеся и яко агнец непорочен прямо стригущего его безгласен».

И, наконец, как увенчание царской Голгофы — смерть, жестокая смерть от рук подлых убийц, шептавших «кровь его на нас и на детях наших» и стремившихся обмазать этой кровью и весь народ.

Если корректно говорить об «искупительном подвиге» государя, то именно в этом смысле. Своей смертью, как царь, он искупил и грех своего народа в непослушании и бунте, в духовной расслабленности, давшей бесам Революции захватить душу России. Врагам Христовым и царевым не удалось подговорить на цареубийство русский народ, они смогли осуществить лишь жалкое каббалистическое приношение своим жалким демонам. И «ад огорчися» смертью русского царя, которого ангелы привели непосредственно к престолу Божию, дабы молить там за народ русский во главе отряда прославленных его попечением святых и во главе поднятого им на Божественную Стражу легиона мучеников, не устрашившихся вслед за своим царем принять венец славы от рук врагов, вступить в число «облаченных в белые одежды», молящих за Россию.

Трудно вообразить себе более впечатляющее торжество царской агиополитики. Ведь именно подобного открытия «прямого пути» между Россией и Небом более любых чисто материальных и моральных побед должны были опасаться враги всего русского и отцы всякой русфобской лжи. Ведь метафизическая победа означала и победу физическую.

В своем скрытом изменниками приказе к Русской Армии, данном после вырванного предателями отречения, после того, как государь сделал первые шаги по своему крестному пути, он дал этой армии завещание — выиграть войну.

«Да поможет Бог ... вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага... Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.... Твёрдо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведёт вас к победе святой великомученик и победоносец Георгий».

Для современного исследователя не может быть сомнения в том, что это завещание-пророчество государя Русской Армии было ею исполнено.

Нельзя не согласиться с теми, кто считает, что уместно вести речь о Войне 1914—1945 годов, разделенной на два периода непрочным миром. Дело, которое в результате изменнического удара Февраля 1917-го не было довершено русской армией и государем, было довершено Русской Армией в 1945-м. Так же, как в том же 1945-м был взят реванш и за поражение, нанесенное опять же прежде всего с тыла в 1905-м, и страна услышала из уст своего нового вождя слова о сорока годах, которые «люди старого поколения ждали этого дня».

Тремя интересными чертами Сталина, который был перед всеми большевистскими вождями предпочтен Провидением, были следующие. Он ненавидел Свердлова, главного организатора цареубийства. В 1916 году он пытался поступить добровольцем в армию и отправиться на фронт. А после революции клялся своей матери, что непричастен к цареубийству.

Как бы ни оценивать и советский режим в целом (а в его богоборчестве, переходящем порой в откровенную сатанократию, у верующего человека сомнений быть не может), очевидно было, что из тех, кто мог получить власть, предпочтен был именно тот, чья вина перед государем была наименьшей, а способность исполнить то дело, достичь той Победы, которая была предначертана в 1917-м — наибольшей.

Очевидна и удивительная материальная связь между результатами агиополитической работы государя в годы его правления и чисто материальными результатами в советский период. Чего стоит одно создание советского ядерного оружия (а тем самым, и спасение России) не где-нибудь, а в Сарове, под невидимым покровом преподобного Серафима.

Невидимыми нитями молитв Святой Руси была оплетена тогда, казалось бы, забывшая Бога Россия. Невидимая рука хранила, казалось бы, завзятых атеистов. Даже самые враждебные к большевистскому режиму наблюдатели не могли не заметить в нем какого-то странного движения, каких-то парадоксальных уподоблений, не отчуждавших его от русского начала (что, казалось бы, диктовала вся коммунистическая программа), а напротив — приближавших его к русскому идеалу.

Архимандрит Константин (Зайцев) — ученик П.Б. Струве и один из глубочайших мыслителей русской церковной эмиграции, писал, нащупывая сквозь свою обостренную (и вполне понятную) ненависть к советизму удивительные парадоксы:

«Не является ли СССР... обезбоженным и обездушенным универсально крепостным государством, организационно весьма близким к опыту древней Москвы, только... с обратным духовным знаком?» («Является», — уверенно и обоснованно отвечает наш современник А.И. Фурсов в своем исследовании о русской власти).

И, в другой статье:

«Самый железный занавес, отделяющий Россию от свободного миpa, а равно и та атмосфера неприкрытого Зла, которой дышит советчина, навалившаяся на русский народ — не является ли и это спасительным для формирования грядущих строителей России? Ведь так называемый свободный мир являет собой картину отступления, способную поспорить с советчиной в ее напряженности — только под другим знаком. Если тут нет в такой открытости противления Христу, то с тем большей силой действует прикрытое Ему противление в форме создания разных лже-христов и лжепророков. Не страшнее ли этот льстивый соблазн того грубого натиска лжи, который имел место в России? Татарское иго сохранило Россию от соблазна латинства, а потом и западного возрождения. Не охранило ли несравненно худшее советское иго Россию от соблазнов несравненно худших?

...Прикровенно идет борьба, но это борьба за самое существование миpa. Кто враг? Не советская власть как историческое явление, обозначающее, якобы, начало некоего нового периода истории и в самом себе несущая, якобы, смену, приемлемую и для русского народа и для всего миpa, ибо освободившуюся от явно-отталкивающих черт советчины. Врагом является советская власть как обнаружение, в своей последней, предельно худшей, крайней степени, западнического отступления, зревшего в императорской России, и теперь готового стать вселенским, окончательным, завершительным. Врагом является, в лице советской власти, следовательно, назревающей антихрист.

Что может остановить его приход? Только ниспровержение советской власти в этом ее качестве — то есть восстановление опрокинутой ею Исторической России, как Православного царства, как Третьего Рима».

Столкнувшись с постсоветским политическим и духовным режимом о. Константин, несомненно, сам удивился бы точности своей интуиции и своих прогнозов и подивился бы в то же время своей слепоте. В «постсоветской» России возобладало отступническое, антинебесное, антисвятое начало в степени бесконечно более крайней и бесконечно худшей, чем в советском режиме. Сатанократию люциферической гордыни человекобога сменила сатанократия демонического разложения всесмехливого ада, пьяно ухмыляющегося своей зомбированной физиономией человека с механическим сердцем. Обрушение «железного занавеса» обозначило пришествие западничества в самых глумливых, карикатурных, убийственных для русских формах, которые большевикам могли вообразиться разве что в придурочных выходках Демьяна Бедного.

И вновь, как защитительный покров, над Русью встала сотканная из света фигура царя.

Именно борьба за его официальное прославление Церковью, именно стремление возвысить наконец подвиг его легиона новомучеников стали отправной точкой внутреннего собирания здоровых сил России. Именно здесь, в этом прославлении, произошел тот перелом, то преодоление интеллигентской болезни, которая убивала и растлевала Россию полтора столетия, выбрав Агнца самым ожесточенным объектом своих нападок.

Совершившаяся почти чудом, можно сказать, по монаршей воле, эта канонизация резко повернула руль русской и мировой истории в 2000 году. Начала клониться к закату звезда Запада, тратящего последние силы и средства, чтобы заткнуть хлещущие уже соленой водой экономические и метафизически дыры. Восходит, медленно, но верно, звезда Северо-Востока, переходя от скудости и разорения к достатку, сдабриваемому искренней теплой молитвой, чаянием не только политического, экономического и военного, но и духовного возрождения.

Сила Русского Неба, своими крепкими невидимыми нитями поднимает из болота Русскую Землю. Русское Небо развертывает свою благодатную экспансию на Русской Земле и отвоевывает у истинного врага. В России складывается атмосфера удивительного подбора естественных причин, вместе образующих поразительное событие чуда.

И творцом этого чуда является царь-мученик, царь-победитель, дерзновенно вымаливающий его у Бога.

Русским не нужна легенда о скрытом имаме, не нужен миф о холме Авалон, в котором спит Артур — «король былого и грядущего». Русские не ждут иного мессии и царя, кроме Христа Спасителя. Истинный Царь России живет в небесном чертоге Царя Мира, и действует, неустанно и неуклонно действует в пользу возлюбленной, сохраненной и спасенной им России, в пользу её просвещения и её победы.

Рейтинг: Выбор оценкиПлохоНормальноХорошоОтличноВеликолепно

Ваша оценка: Ничего Рейтинг: 3.9 (19 голосов)